С пяти лет и до некоторых прошедших пор мой день происходил таким образом: встать, поесть, встретить Джоша на перекрестке с моим и его домом, сидеть на уроках с Джошем, гулять с Джошем, вернуться домой и лечь спать. Джош Джош Джош. Всегда. Уже 12 с лишним лет. Я приходил к нему и звонил ему автоматически. Я не привык к нему, хотя многие люди выражаются так - сухо, без дополнений, не вмещая в это слово и капли правды, происходящей между людьми с такими отношениями подобным образом - он просто стал частью меня. Как легкие, например, без которых сердце перестает работать, не получая достаточное количество кислорода. И все эти двенадцать лет я твердо убедился в одном - тот, кому ты себя посвящаешь и тот, кто посвящает себя тебе всегда останется рядом. В любых ситуациях, с любыми проблемами, но всегда - рядом. Я уверовал в то, что если он позвонит мне, то я в следующую же секунду приеду, уверовал в то, что он приедет, если я его попрошу. Да, я привык к нему, но в этом "привык" не было сухого отчуждения и это слово не несло в себе единственный смысл. И когда у нас заходила об этом тема [а заходила она частенько, особенно после того, как мы, думая о том, что нам ничего не будет, пьяненькими приходили на первый урок] я верил, что он это знает. И когда он пропал я и подумать не мог, что это была исключительно его инициатива.
Все было, как обычно, по моему, ведь мне свойственно забывать некоторые моменты, когда от количества спирта трудно твердо стоять на ногах. Минуты или часы растворялись в сознании и я и представить не мог, что за это время произойдет хоть что-то, что его могло обидеть. Я считал, считал до последнего, что тот парень присоединился к нам просто чтобы посидеть и помню лишь отрывок, в котором мы затянулись косячком и начали обсуждать космическое пространство.
А потом я проснулся.
Один.
Вообще.
Ведь если тот парень ушел, чьего имени я даже не помнил, то я никак не мог подумать о том, что рядом со мной не окажется Джоша. Мое твердое "рядом" не имело права меняться.
Я набирал его телефон несколько раз, пока смог нажать на правильные цифры, которые помнил с тех пор, как мне исполнилось восемь и которые я бы никогда не смог пропить.
"Абонент отключен или вне зоны доступа"
Я набираю еще раз.
"Абонент отключен или вне зоны доступа"
Набираю еще раз.
И еще раз. Я звонил так раз пятнадцать и только после этого посмотрел вокруг себя, обратил внимание на удушливый запах спиртного. Через двадцать минут я уже стоял напротив его двери и долго стучал и нажимал на кнопку звонка. Я звонил на домашний и слышал его, но никто не подошел и не взял трубку. Я не услышал ничьих ленивых шагов в семь часов утра. Все это утро и весь день я старался не придавать этому значения и даже заставил себя в это поверить, не обращая внимания на пустое место за партой и необычно раннее возвращение домой. И все бы хорошо, но ночью я не проспал и секунды, вылезая покурить в приоткрытую форточку. На следующий день я опрашивал всех наших знакомых и его соседей - это продолжалось около двух дней. На четвертый день, уже наугад спрашивая людей, которых я впервые видел, я почувствовал, что внутри меня все упало. В течение месяца я занимался этим изо дня в день, курил по две пачки в день, засыпал на час в мужской раздевалке школы, если вообще ходил туда, и думал только об одном. Об этом.
Больше всего на свете я боялся потерять кого-то, кто занял в моей жизни определенное место. Самое страшное было то, что Джош занял не определенное место, он занял в моей жизни почти все и заменил все, а эта слепая вера, что тот, кто с тобой долго, всегда будет рядом тоже имела свои корни.
Я потерял свою мать в десять лет, а отца потерял еще раньше. Я в некотором смысле даже потерял свою сестру, ради которой делал все, а она не захотела уехать со мной. Мой близкий круг общения ограничивался семьей и Джошем - вот и все. И когда в мою голову залезали мысли о том, что его могли где-то закопать, я просто шел на улицу к знакомому парню и покупал у него косяк в два раза дороже, потому-что я несовершеннолетний. А потом я просто устал. У меня не было денег, чтобы снова купить что-то вредное и спасающее меня на несколько часов, и без этого через сутки началось ухудшение, похожее на смертельную болезнь. Я не мог ходить. Не мог есть. Я не мог дышать. Любое место в доме казалось мне подходящим, чтобы лечь, и я частенько прикладывался к холодному старому паркету, на котором замерзал спустя полчаса, но не обращал на это никакого внимания.
У меня теперь не было кислорода, потому-что у меня куда-то делись легкие. Их убили? Они сами уехали? Их заставили или они нарочно, чтобы больно сделать?
Нет нет нет...
И я засыпал с каждым разом все дольше, чтобы потом проснуться холодным до костей и заставить себя переместиться в кровать или пойти в школу, потому-что знал, что не имел права запускать учебу, которая потом поможет моей сестре. Единственному, что у меня осталось, пусть и частично.
В таком темпе прошло два месяца, но боли не становилось меньше. Время, наверно, лечит, но для такого его прошло слишком мало. Я ступаю на порог школы последний раз, а учебники в пакете казались мне паранормально тяжелыми и тянули меня к земле с двойным грузом.
Я мельком думаю о том, что надо забежать в магазин и купить покурить, потратив свои и без того малые деньги.
Открываю дверь плечом, наваливаясь на нее почти всем телом и уже готовлюсь нацепить на себя фальшивую улыбку, но глаза останавливаются на знакомых ботинках, которые я успел изучить вдоль и поперек каждый раз, когда он небрежно скидывал их в прихожей моего дома.
Я поднимаю взгляд.
Мое лицо озаряет странная улыбка, но она тут же гаснет, когда в следующую секунду ко мне возвращается яркое осознание, покинувшее меня на полтора месяца. Слова застревают в голове и я теряю голос, кидая пакет под свои ноги. Падение создает единственный в этом помещении звук.
Не считая стука твоего затылка о старый стеллаж с книгами, конечно. Тебе что, страшно?
Я ведь и подумать не мог, что тебе на данный отрезок времени может быть страшно или грустно или радостно. Для меня тебя вообще не стало. Словно ты умер, а я носил за сердцем только скорбь, которая никогда не утихала.
- давно не виделись, Сарен. рад тебя видеть.
Я чувствую, как во мне медленно загорается раздражение, но это лишь тишь перед бурей.
- где же твое красноречие?
Я вспыхиваю, как его сигарета, а руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Он выдыхает мне в лицо и я, взяв его за плечники пиджака, откидываю его назад так, что он несильно прикладывается к стеллажу обратно. А я хотел бы это сделать сильно, но у меня совсем нет на это сил, хоть и увидя его я словно обрел второе дыхание. Все органы чувств сразу проснулись: я почувствовал голод и слабость от постоянного недосыпа.
- Да как ты смеешь... - шиплю я, взвившись в одно мгновение. Я готов был излучать праведный гнев на весь мир, но вместе с этим я чувствовал радость, потому-что не надеялся увидеть его снова. И я чувствовал, что был готов чувствовать по-светлому: он мог бы сделать все, что угодно, но я должен был знать, что с ним все хорошо и он здоров.
- Неужели ты уехал нарочно? - восклицание вышло на такой высокой ноте, что я прокашливаюсь. - Да как тебе хватило смелости разговаривать со мной после отсутствия в два месяца? Как в тебе вообще хватает совести?
- Я ненавижу тебя - всего три слова, но мне уже в тысячу раз легче, чем десять минут назад. - Смотреть на тебя тошно, честное слово, Джош. Поверить не могу. - последние слова у меня получаются более спокойными и я облокачиваюсь о стол библиотекарши, следуя его примеру и закуривая, надеясь, что она не зайдет сюда в ближайшее время. - Ты бросил меня. Ты предал меня
